ИСТОРИЧЕСКИЕ ЗАРИСОВКИ

Крепость, разорванная в клочья

(Рассказ о Бастилии)






















Что первым приходит на ум, когда мы слышим слово «Бастилия»? Нам представляется этакая мрачная груда камней — символ тирании и самодержавия, который немедленно хочется брать и сокрушать — сокрушать и брать. Потому к слову этому само собой просится в компаньоны другое — «взятие». Итак, «взятие Бастилии».
Все более или менее точно представляют себе дату того самого взятия — героический день, 14 июля 1789 года. Однако те восставшие горожане Парижа, в роковом для королевской династии Бурбонов году рвавшиеся на штурм Бастилии и вопившие «А bas la Bastille!», вряд ли представляли себе, кто и когда воздвиг ее тут и, самое главное, для чего. Для французов конца XVIII века крепость эта стала символом беззакония и тирании. Что поделаешь — век камней длиннее века человека, потому-то жизнь иных из построек растягивается на столетия, а то и на тысячелетия. Бастилии досталось сравнительно немного — всего четыреста с небольшим лет. И создана она была, пожалуй, в такое же смутное время, как и то, в которое разрушена.

Однако все по порядку. Начнем с самой известной даты. Le 14 juillet — день, открывший новую эру в истории Франции и практически похоронивший самую древнюю монархию Европы, существовавшую с середины пятого столетия от рождества Христова. Одна династия сменяла другую на французском престоле в течение более чем тринадцати столетий, но никогда он не пустовал.
Сначала были Меровинги и самый знаменитый из них — Хлодвиг, первым из вождей варваров-франков принявший христианство, победивший римского наместника и многих соседей — в особенности короля вестготов Алариха II — и сделавший своей столицей Париж.
Следующими стали Каролинги — потомки грандиозного Карла Великого. Карл был и верно велик — даже слишком велик, по крайней мере, для тогдашнего Парижа. Самый могущественный из государей христианского мира своего времени, первый император обновленного Рима, Карл облюбовал Ахен. Впрочем Париж остался главным городом французских владений могущественного владыки. Здесь в течение двух столетий правили, раз от раза становясь все меньше и ничтожнее, жалкие корольки из числа потомков императора — видно ошибся Господь, отпустив все величие одному только Карлу и не оставив почти ни капли его наследникам.

Уже в самом конце десятого века — на рубеже тысячелетий, — когда многие ждали казавшегося неминуемым Конца Света, на троне Хлодвига и Карла деятельный граф Парижа Гюг Капет сменил Людовика V Неспособного. Выбор был не случаен, ибо Гюг (или, как принято у нас, Гуго) приходился правнуком Роберту Сильному, сыновья которого — Эд и Роберт (дед Гюга Капета) — занимали королевский престол Западной Франкии (впоследствии Франции), а первый из них, Эд, в бытность графом Парижа особо отличился в ходе осады города викингами в 885-886 гг. Некоторые ученые даже выделяют отдельную династию Робертингов — своего рода переходную от Каролингов к Капетингам.
Поначалу кто-то наверное подумал, что и с новыми хозяевами Парижа все будет точно так же, как с их предшественниками, что скоро они выродятся и обмельчают, подобно потомкам Хлодвига и Карла. Но вышло наоборот. Правда Париж, как и Москва строился не сразу.

В первом столетии нового тысячелетия короли Франции владели лишь очень скромной частью ее современной территории. Все остальное принадлежало могущественным вассалам, которые признавали главенство королей в Париже чисто декларативно. Да что там герцоги и графы? Даже незначительные землевладельцы из подданных норовили задрать нос, напомнить государю, что тот всего-навсего первый среди равных.
Для того чтобы привести в ум того или иного строптивца, королю приходилось созывать под знамена точно таких же свободолюбивых шалопаев, большая часть из которых искренне сочувствовала мятежнику. Тот же, затворившись в своем замке, не спешил сдаваться, выговаривая для себя условия повыгоднее, и выкурить его оттуда, не имея под рукой надлежащих осадных приспособлений, представлялось нелегкой задачей. И это еще принимая во внимание тот факт, что строившиеся в те времена замки не отличались ни высотой стен, ни неприступностью башен Бастилии.
Все устраивалось просто: из камня где-нибудь на живописном холме складывали центральную башню с дубовыми перекрытиями, обносили ее также деревянным палисадом в один или два ряда. Вот, собственно, и все премудрости. Случалось, холм насыпали специально, но суть от этого не менялась.
Если осаждающим удавалось поджечь такое сооружение, они могли считать, что победа у них в кармане. Если же пожара не получалось, приходилось лезть на стены по штурмовым лестницам или, раскрутив якорь-«кошку» на длинной веревке и зацепившись им за бревна частокола, карабкаться вверх, ежесекундно ожидая, что тебя обольют кипятком или угодят по голове увесистым булыжником. Самое меньшее «удовольствие», подстерегавшее осаждающего во время штурма, это если кто-нибудь опорожнит на него содержимое ночного горшка. Хотя и не смертельно, но тоже малоприятная перспектива.

Конечно, не все замки того времени сооружались по описанному выше принципу. Были укрепления и более мощные, с каменными стенами и башнями, построенными на них на расстоянии полета стрелы одна от другой — метров 80 или около того, — но для Западной Европы они являлись скорее исключением, чем правилом.

Врагов у Франции всегда хватало, однако самыми опасными долгое время оставались северяне — викинги, нападавшие на ее берега с конца VIII века, а позднее начавшие успешную колонизацию плодородных районов королевства. И вот одному из вождей свирепых норманнов — датско-норвежскому хёвдингу Хрольфу Пешеходу, или Роллону, как называли его франки, — удалось создать себе по соседству с самим Парижем мощное государство со столицей в Руане — впоследствии герцогство Нормандия. В 911 г. королю франков Карлу Простоватому пришлось признать права завоевателя de jure в обмен на эфемерный вассалитет и обращение викинга в христианство.
Через полтора века один из потомков Роллона завоевал Англию, а еще через восемьдесят семь лет — в середине двенадцатого столетия — в Лондоне скончался последний представитель нормандской династии. По условиям договора, этот государь передал власть на острове в руки старшего сына графа Анжу Жоффруа — Генри, или Анри II (у нас обычно Генрих) Плантагенета. Так у английского короля неожиданно стало больше французской земли, чем у правившего в Париже Людовика VII. Когда же тот из-за глупой ссоры развелся с женой — герцогиней Аквитании Алиенорой — она вышла замуж за Анри, подарив ему в качестве приданого огромные территории. Так государь Англии стал владельцам всего Запада Франции и немалой части ее северных и южных земель, включая Нормандию, граница которой с королевским доменом пролегала всего в 50 км от Парижа вниз по течению Сены.

Неудачливого Людовика сменил на престоле сын Филипп — Филипп II Август. Самой большой мечтой скупого и невоинственного Филиппа стало присоединение к своему домену континентальных владений Плантагенетов.
Однако противником Филиппа был король Англии Ричард Львиное Сердце. Совладать с таким соперником, понятное дело, государь Парижа не мог. Но Бог благоприятствовал Филиппу, и король-воин скончался, раненный стрелой при осаде небольшого замка на юге Франции. Его брат Жан, или Джон Безземельный (Иоанн) не обладал талантами Ричарда, и первой добычей Филиппа стала Нормандия. Да что Нормандия, если скоро пришел черед и родовым землям Плантагенетов — они лишились даже Анжу!

Потомки Филиппа II отвоевали у англичан почти все земли во Франции, оставив им лишь Гасконь. Король Генри, или Анри III признал завоевания Людовика IX и его предшественников, но соперничество между двумя странами не закончилось. Угольки старой вражды тлели, ожидая своего часа еще без малого сто лет.

Века двенадцатый и тринадцатый стали столетиями активного строительства крепостей. Западные христиане пустили корни на Востоке. Многие из них отправлялись воевать за Гроб Господень в Палестину, где очень многому научились, в том числе и строить капитально. Теперь города и замки Европы вполне отвечали сегодняшнему представлению о рыцарских цитаделях. Высокие толстые стены, неприступные башни, глубокие рвы, наполненные водой. Чтобы взять иной такой замок, приходилось провести не один месяц под его стенами. Лагери осаждающих превращались в настоящие временные замки, некоторые из которых по величине мало чем уступали твердыням осажденных.
Однако даже прорвавшись внутрь укреплений, преодолев обычные в ту пору два эшелона обороны, полководец не всегда мог считать себя полным победителем, потому что замок нередко являлся лишь частью средневекового города, а он часто состоял из маленьких, а иногда и не очень маленьких крепостей — кварталов, принадлежавших разным сообществам, к каковым можно отнести, например, монастыри и резиденции отдельных владык как светских, так и духовных.

Строили повсеместно, строили, конечно же, и в Париже. В начале тринадцатого века вернувшийся из крестового похода Филипп II заложил замок по образцу и подобию тех, что возводили франки в Сирии — сверху напоминавшую квадрат крепость Лувр. Она была воздвигнута как раз на том самом месте, где в 885 году располагались во время осады Парижа викинги. Честь же стать строителями Бастилии выпала другой французской династии — Валуа.
Фактически они тоже являлись прямыми потомками Гюга Капета, только младшей ветвью рода. Так уж получилось, что самый величайший из Капетингов — Филипп IV Красивый — стал едва ли не последним в цепи продолжателей дела Филиппа Августа. Как знать, не скончайся далеко не старый король в 1314-м — проживи он еще лет двадцать — может быть, Бастилия была бы построена на полвека раньше. Так уж вышло, что уже при Филиппе IV во Франции сложились предпосылки для перехода к самодержавию, при котором иные крепости, имевшие прежде чисто оборонительные функции, становятся государственными тюрьмами. (Таковой служил одно время Консьержери, построенный как раз при Филиппе IV как королевский замок-дворец [см. на снимке вверху страницы].)
Однако из-за кончины государя смены государственного устройства тогда не произошло. Вскоре трон освободился для племянника Филиппа — Филиппа VI де Валуа. Вот тут-то и вспыхнула старая вражда, раздутая за морем дочерью Филиппа Красивого Изабеллой, женой одного английского короля и матерью другого — Эдуарда III. Он появился, чтобы напомнить о славных подвигах предка — Ричарда с сердцем льва. Так Англия вновь вернулась на Континент, а для Франции настало время забыть о былом величии и испить чашу позора в битвах, где английские лучники-простолюдины без зазрения совести расстреливали цвет французского рыцарства. Тут уже скоро пришлось думать не о нападении, а об обороне, не о лихой кавалерийской атаке, а о долгом сидении за стенами крепостей.
Первый камень в основание интересующего нас парижского укрепления был положен при Шарле (Карле) V де Валуа 22 апреля 1370 года. Подобно тому, как лондонский Тауэр в переводе означал всего лишь башню, Бастилия поначалу никак не называлась. Вернее, она называлась, но так же просто и незатейливо, как и Тауэр и совершенно в том же духе, ибо Бастилия — искаженное bastide, что значит укрепление.

Когда спустя четыреста восемнадцать лет и почти девять месяцев преисполненные праведного гнева парижане шли на штурм оплота самодержавия и всего того, что они так ненавидели, у Бастилии насчитывалось восемь башен тридцатиметровой высоты (примерно девятиэтажный дом). Стены — столь же высокие и прочные — окружал глубокий ров шириною в двадцать пять метров. Однако поначалу все выглядело проще и куда скоромнее. В четырнадцатом веке сооружение представляло собой просто воротную башню, которую превратили в отдельный укрепленный узел обороны с целью защиты от англичан.
Французы как и прежде терпели поражения в поле. В 1415 году король Англии Генри V с небольшим и измученным болезнями войском разгромил огромную армию французов при Азенкуре. Уже сыну Шарля V — Шарлю VI (как раз его рыцари бесславно сложили головы под Азенкуром) — пришлось думать только о том, как покрепче запереть ворота и он… велел заложить их камнем. Как мы хорошо знаем, это мало помогло.
Однако Бог вновь спас Францию. Валуа удержались у власти и достигли-таки того, к чему стремился еще Филипп Красивый. Правда, чтобы добиться этого у них ушло почти два века.

Росло могущество королей, становилась сильнее и Бастилия. В 1557-м при герцоге Орлеанском, короле Франции Анри II (1547-59 гг.), к крепости с восточной стороны добавился бастион (новшество, ставшее необходимым с развитием осадной артиллерии), а спустя еще несколько десятилетий так нелюбимый мушкетерами Дюма кардинал де Ришелье окончательно превратил Бастилию в тюрьму в среднем на сорок мест. Надо ли говорить, что при такой небольшой вместимости попасть в Бастилию мог далеко не каждый. Хотя никто, думается, туда и не стремился. Во все том же XVII веке внутренний двор крепости был разделен на две неравные части, что положило конец процессу роста и усовершенствования Бастилии.

Узниками крепости (особенно во времена Людовика XIV) стали многие знатные люди, лишавшиеся свободы по закрытым письмам (lettres de cachet) — по прямым приказам короля, понятное дело, не подлежавшим обсуждению. Конечно, далеко не все удостаивались столь великой чести быть упрятанными в Бастилию по решению самого государя, были и такие — граждане рангом пониже, — кого бросали туда по распоряжению начальника полиции (lieutenant de police), а также те, кого отправляли в казематы Бастилии после слушаний в парламенте (в малолетство Луи XV), который являлся в то время скорее судебным, чем законодательным органом. Содержали там под стражей и некоторых членов знатных семей — обычно молодых и ретивых, — которых родичи не могли принудить к послушанию какими-то иными, не столь радикальными средствами. Кроме всего прочего в крепости хранились запрещенные книги, которых с развитием книгопечатания во Франции, как и во всей Европе, развелось великое множество.

При Людовике XIV Бастилия переживала золотой век. Впрочем, она обычно не могла пожаловаться на отсутствие постояльцев и в правление его преемников — двух других Людовиков, значащихся под номерами пятнадцать и шестнадцать. Последнее число оказалось роковым для уже утратившего былое значение замка. И раньше — буквально за несколько лет до грозного 1789-ого — раздавались призывы снести Бастилию, причем не снизу, а сверху — некоторые находили, что содержание столь крупной городской тюрьмы с гарнизоном, на порядок превышавшим по численности количество узников, обходится слишком дорого. (Охраняли крепость-тюрьму 80 инвалидов, т.е. ограниченно годных солдат-ветеранов.)
Так или иначе, 14 июля 1789 года в Бастилии находилось всего семь заключенных, которым, как видно, не так уж плохо жилось там, поскольку по свидетельствам некоторых из очевидцев, узники не очень-то горели желанием покидать крепость. Однако в ней хранилось довольно большое количество оружия, которое парижанам так хотелось заполучить. Повстанцы намеревались попросить коменданта маркиза де Лоне Бертрана-Журдена выдать им все необходимое добровольно. Когда же он отказал им, причем в довольно грубой форме, они взяли Бастилию приступом. Самого коменданта и некоторых из офицеров толпа линчевала, солдатам же (в том числе и 32 швейцарцам, усилившим инвалидов гарнизона) по большей части удалось пережить штурм, стоивший жизни почти 100 нападавшим и одном защитнику. Штурм стал символическим актом уничтожения тирании — чем-то вроде взятия Зимнего дворца в Петербурге почти 130 лет спустя. Позднее революционное правительство — Конвент — довершило дело, приказав разрушить замок.

Республиканское правление во Франции, как хорошо известно, прижилось не сразу. За годами вольницы последовал мрак новой тирании, периоды свержений и реставраций. Императоры сменяли королей, короли — императоров. Но жизнь все равно взяла свое. Спустя почти сто лет день взятия Бастилии впервые был отмечен как всенародный праздник. Таковым он, как известно, остается и поныне, сохраняя свое историческое значение, несмотря на время.
На месте одиозного замка теперь площадь со скромным монументом, по которой красной линией проведены очертания былых стен крепости. Диаметр окружности поразительно мал (как-то не вяжется со значением постройки), впрочем такие укрепления никогда не отличались особой шириной. Их сила в высоте и толщине стен, а еще в защитниках — в их боевом духе и готовности драться. Маркиз де Лоне проявил нерешительность, точь-в-точь как недоброй памяти ГКЧП в августе 1991-го у «Белого Дома» в Москве.

В общем, в 1789-м Бастилии не повезло, а потому она не дожила до наших дней и не стала чем-то вроде Тауэра — бесценного исторического памятника старины. Можно сказать, что озлобленная толпа разнесла ее в клочья — растерзала, лишив Париж одного из без того не многих архитектурных сооружений средневековья. Сохранись она до наших дней, была бы сегодня, возможно, одной из наиболее посещаемых достопримечательностей Парижа, как та же Эйфелева башня, а рачительные потомки революционных парижан взимали бы мзду за вход в холодные и неприветливые стены темницы вместо того, чтобы лишь тратится на однообразные фейерверки и парады.
Поневоле приходит на ум мысль о том, что никто — увы никто! — не помнит строителей храма, но зато все помнят имя Герострата, который сжег его.